Я заглянул в одну из комнат, которую запомнил еще на пути к кухне. На стене висела кривая двуручная сабля с широченным лезвием. Я избавился от золоченых, украшенных яшмой и сердоликом ножен, бросил их на пол и, положив изогнутый клинок на плечо, поспешил к лестнице.
— А с этими что? — внезапно раздался голос с противоположной стороны коридора.
— Дьявол с ними! — отозвался другой, более грубый. — Дело сделано. Уходим.
Я быстро вернулся назад, надеясь, что они не услышали шагов. Ниша за старыми напольными часами как раз подходила для того, чтобы в ней можно было спрятаться.
Не скрываясь, двое спустились по лестнице — темные фигуры в плащах. У одного был взведенный арбалет, так что я не стал их останавливать. Дал возможность выйти из дома, выждал минуту и поспешил наверх.
Хагжита я нашел там же, где и видел его в последний раз. Он сидел, привалившись к стене и вытаращившись на меня мертвыми, темными глазами. Рот приоткрыт, на груди, в области сердца, рана, нанесенная четырехгранным клинком, по всей видимости большим стилетом. Кровь из дыры продолжала течь по груди на живот, а с него на ковер.
Я услышал шорох за спиной, развернулся, вскидывая тяжеленную саблю, но это было всего лишь Пугало.
— Газир за ним все-таки прилетел, — сказал я ему. — Я слышал, что иногда маковый туман дает некоторым пророческий дар. Быть может, он действительно видел свою смерть?
Пугало было задумчивым и смотрело в окно, на тонкий серп месяца, куда, возможно, отправилась душа владельца дома.
— Карл! — крикнул я, не видя причин скрываться. — Альберт!
В косяке торчал арбалетный болт, и я крикнул снова:
— Это Людвиг! Они ушли.
Послышался звук отодвигаемой мебели, ругань. Дверь приоткрылась.
— Чертовски дрянной день, Людвиг. Давно у меня не было столь плохого настроения. Толстяк мертв?
— Да.
— Плохо! — Карл вышел в коридор. — Они появились как черти из чулана. Я едва успел сгрести Альберта в охапку и убраться. Хагжита унести не получилось бы при всем желании.
— Верю.
Альберт выглядел взъерошенным, точно воробей:
— Не будь у них арбалета, мы бы не отступили.
— Отступили! — отрезал Карл. — Я хоть тебя и учу, но все еще не готов выставить против опытных бойцов. Их четверо, нас двое. Расклад не в нашу пользу.
Пугало откровенно веселилось и едва ли не хихикало, глядя на мою вытянувшуюся рожу. Проклятье! Я слышал разговор убийц, но они говорили не о моих товарищах, а о своих подельниках!
— Я ошибся, — быстро сказал я. — По крайней мере двое — еще в доме.
— Уверен? — прищурился Карл.
— Посмотри на Пугало, — предложил я. — Арбалетчик и еще один ушли через дверь. Вторая пара или пошла другим путем, или продолжает оставаться где-то здесь. Вас выкуривать они не стали, считают, что вы не представляете опасности, раз так быстро ретировались. И, возможно, задержались просто для того, чтобы поживиться тем, что плохо лежит.
— И что теперь? — спросил Альберт. — Разойдемся и поищем в комнатах?
— Черта с два мы будем разделяться, — отмел Карл предложение Альберта. — Идем наверх. Здесь их точно нет.
Круглый зеркальный зал встретил нас громким криком — орал огромный ярко-красный попугай, сидевший в клетке. Звук, который он издавал, напоминал скрежетание какого-то жука, правда в десять раз визгливее.
— Эй! Что ты делаешь? — спросил Карл, когда Альберт распахнул дверцу птичьей темницы.
— Ему дохнуть, что ли? Пусть летит.
— Очень сердобольно, — пробормотал страж. — Мало в Арденау тигров, теперь еще и попугаи пожаловали. Половина города сочтет, что наступил конец света, раз по небу летают алые курицы.
Они напали на нас с двух сторон, выскочив из разных комнат. Убийца швырнул в Альберта фонарь, тот уклонился, стекло разбилось, и масло, попавшее на стену и ковер, вспыхнуло неожиданно ярко, отрезав парня от нас и оставив наедине с убийцами. Карл с ревом прыгнул сквозь пламя, и я отстал от него лишь на секунду, но все уже изменилось.
Один из забравшихся в дом хагжита лежал на полу, тихо скуля и зажимая руками рану на боку, другой, увидев, что остался в меньшинстве, дунул прочь, точно заяц.
— Выбей все, что сможешь! — сказал я Карлу, кивнув на раненого, и бросился за беглецом.
Нагнал я его на лестнице, между вторым и первым этажом, даже не успев запыхаться. Он развернулся, замахиваясь. Я парировал саблей, пнул ногой в живот, так что противник кубарем пролетел пять оставшихся ступенек.
Совсем еще молодой ньюгортец, с красным от ярости лицом, и не думал сдаваться. Оказавшись на ногах, провел сокрушительную атаку, шагая вперед скупо, размеренно, как опытный вояка. Его шаг, удар, мой отшаг и парирование.
Клинок противника был куда более юрким и быстрым, чем восточная сабля, предназначенная совсем не для того, чтобы отбивать прямые уколы, которые так и норовили зацепить мои ноги или низ живота.
Мне приходилось осторожничать, так как противник требовался нам живым, для ответов. Пугало село на перила и с довольным волчьим оскалом наблюдало затем, как я деликатничаю. Ему было страшно весело оттого, что я пытаюсь сохранить жизнь наемного убийцы, а моя тем временем подвергается серьезной опасности.
Я зашипел, когда кончик клинка рассек рубашку и оставил болезненную царапину на моей груди, и, разозленный, ударил вперед. Тяжелый клинок, точно подхваченный ветром, по инерции повел меня за собой, с ревом, как во время лесного пожара, потревожив воздух. Я едва не потерял равновесие, стараясь удержать его в ладонях, сам не заметив, как оказался в шести шагах от того места, где стоял.